О личном и о судьбе

По материалам интервью Ирины Окуневой с Аленой Солодиловой (записано в Москве в июле 2015г. для проекта «Мир поля»).
 

— Традиционный первый вопрос – как ты представляешься?

— Я представляюсь процессуальным терапевтом и расстановщиком. Это те направления психотерапии, которые мне интересны на сегодняшний день. Они менялись в процессе профессиональной деятельности. У меня были периоды, когда я увлекалась тренингами личностного роста, и тогда я представлялась как тренер. Эти названия – про социальные роли, про самопрезентацию явно для других. Кто эти «другие» в моем случае? Скорее какая-то референтная группа, связанная с академической психологией, перед которой нужно получить одобрение. Мне кажется, я вообще до 30 лет очень много занималась социальным имиджем. Сейчас меня отпускает.

— То есть стоило получать классическое образование в психологии?

— Да. Для меня это было важным. Я в 17 лет стала заниматься Таро. И получалось. Это было удивительно для меня для самой в первую очередь, потому что я не верила в гадания. Я вообще очень большой скептик и материалист.

— Вот мне интересен путь от убежденного материалиста до мистика.

— Материалист не ушел никуда. Потому что я и сейчас считаю себя глубоко убежденным материалистом, но материализм я понимаю немного шире. Эти все тонкие вещи… их тоже надо тщательно прощупывать. То есть материализм как встреча с реальностью и избегание фантазирования. Скорее, в таком ключе. Я не знаю, как работает Таро, до сих пор. Я не понимаю, как работает поле, и у меня ощущение, что я пользуюсь методическими наработками коллег, той же Лены Веселаго, чтобы объяснить себе, как это работает. А вот спроси меня без всяких методических объяснений – «как это работает?», я не скажу…

Потом в какой-то момент я поняла, что люди приходят не погадать, а зачем-то другим. Они явно приходят за психологической поддержкой.

— Ну да. От хорошей жизни не приходят.

— Конечно. То есть процент любопытствующих очень мал в этой сфере все-равно.

— У остальных что-то да болит.

— Что-то да болит, да. Поэтому я решила, что надо чему-то учиться в этой области, раз случилось, что я этим занимаюсь. Я получила один диплом психологический, потом второй институт закончила психологический. У меня есть несколько дипломов разных.

— А из классической психологии, что тебя сильнее всего впечатлило и вдохновило?

— Наверное, глубинный анализ все-таки. Тем более что в Таро с этим сразу нашлись завязки, перекличка пошла с тем материалом, который заложен в арканах Таро. Потом я очень много практиковала, а именно работала с клиентами. В том числе, в силу того, что передо мной стоял вопрос какого-то элементарного выживания. Это существенно подстегивало к деятельности.

— То есть ты про то, что надо было чем-то зарабатывать?

— Да. Надо было чем-то зарабатывать, надо было себя содержать, и я работала, поэтому тоже. Училась – работала – училась. Например, училась гештальту: оплачивала очередную сессию гештальта, на следующий день у меня был клиент, где я применяла то, чему меня научили на сессии. На эти деньги я жила неделю и оплачивала следующую сессию через неделю. Это, по-моему, какой-то правильный способ обучения, потому что я тут же отрабатывала полученный навык. Может быть, это было криво по отношению к клиенту, но, с другой стороны, клиент знал, на что шел, клиент знал, что я – начинающий. Я думаю, он знал, что я не с нуля, а с условной единицы начинаю, но то, что я начинающий – клиент знал. В этом какая-то честность была соблюдена, и это был интересный процесс. И так в любом методе получается, что как только я что-то начинала осваивать, я тут же ставила какие-то «эксперименты на живых людях». И спасибо им.

— А где ты их брала?

— Ну, из «тарошных» клиентов в первую очередь. А вот на Таро они приходили сами. Среди них были те, которые хотели чего-то большего.

— А что касается обратной связи, результатов? Ты собирала?

— Да. Я долгое время вела такие тетрадочки. Сейчас стаж практики у меня 21

— 22 года, наверное. Из них больше 10 лет я отслеживала, делала записи. Потом люди приходили снова, я поднимала эти записи, смотрела, как там и что работает. Поскольку у меня взгляд был больше критический на эту деятельность, для меня это было исследованием. И первый, кто удивлялся результату, была я сама. То есть мне казалось: «Ого, вот ну надо же, как совпало!». То есть «ну надо же, как совпало» – длилось 10 лет где-то, и до сих пор я не доверяю, может быть, чему-то мистическому. Хотя, нет, сейчас уже как-то спокойно. Вот эти защиты, они потихоньку сыпятся.

— Глядя на эти результаты исследований, ты к каким-то выводам неожиданным для себя пришла?

— Да. Про то, что оно работает. «Оказывается, она вертится!» То есть, в общем, выводы не новы, мягко говоря. Большинство верующих людей в этом уверены. Для меня, как для скептика, это было очень любопытно. Что, оказывается, почему-то расклады совпадают с реальностью. Синхрония есть.

— Я не то, чтобы про расклады, я про любую полевую работу

— Да. Она работает, она действует каким-то образом. Есть связь, есть влияние. Вот это было самое удивительное для меня.

— Я так понимаю, ты довольно быстро перешла от мантики, к чему-то большему, а как это выглядело? Учитывая, что слово «расстановки» тогда не было?

— Да, не было. Если мне казалось, что человек пришел за чем-то большим, чем погадать, я это озвучивала. Я говорила, что мне кажется, что вам нужно не погадать, а вам нужно поработать с чувствами или прожить какой-то кусок энергии. Я как-то так озвучивала это, и большинство соглашалось на какой-то эксперимент. И первые серьезные клиенты, готовые со мной работать появлялись вот таким образом.

— Это была работа уже без Таро?

— Да. Это была работа с телом, например. Как сейчас понимаю, я делала какую-то технику телесно-ориентированной психотерапии – ну, это я сейчас так думаю. Потому что тогда, конечно, я не понимала, что делаю. Это было моление: «Дорогое большее! Протранслируйся, пожалуйста, через меня и проявись так, как ты считаешь правильным». И вот это большее, оно проявлялось. Проявлялось через очень конкретные штуковины, которые потом я изучала как техники психотерапии.

Все встречи с клиентами, на мой вкус, очень личные, но не про личности. Они личные в том смысле, что какими-то кусками мы подходим друг другу, как шестеренки совпадаем где-то, потом процесс размыкается, и мы можем никогда больше не встретиться. Вот в этот момент совпадения очень серьезная работа происходит. Я верю, что каждому клиенту – свой терапевт, каждому терапевту – свой клиент. Вот именно на этом резонансе может произойти больше, чем мы отдельно можем сделать с этим, или какой-то метод может сделать с этим.

— Один плюс один равно… намного больше чем два.

— Равно миллион, да.

Знаешь, если совсем по-честному, то в общем, не с того все началось. Я озвучиваю что-то про Таро, но для меня оно не про Таро вообще. Отношения с Таро – отношения волевые в первую очередь. Там есть элемент чужой воли для меня, тот факт, что я не выбирала этим заниматься. То есть мне сказали «тебе дано и ты должна», и я поверила почему-то.

— Я думаю, что тебе как человеку, рожденному под знаком Овна, достаточно непросто что-то навязать.

— Непросто. Конечно, я увлеклась. Но, тем не менее, это был не осознанный выбор. И более того, чем дальше я в Таро, тем больше ощущение, что я служу этому эгрегору, если говорить эзотерическим языком. И мне нужно отдать какой-то долг. Поэтому я стараюсь давать на своих курсах информацию, стараюсь выписывать из себя книги. Мне кажется, когда я все это выпишу, оно кончится, и я не буду заниматься Таро. У меня это чувство очень сильное, и с чем оно связано, совершенно не понятно, потому что никаких там переплетений семейных и системных я не вижу, это явно какой-то другой долг, не системный. В прошлые жизни я категорически агрессивно не верю. И судя по агрессивности этого неверия, там очень много заряда. То есть, похоже, это такое место, куда я не хочу смотреть, и, видимо, там куча всяких ресурсов и причин, почему я занимаюсь тем или иным.

А для меня все началось сильно раньше. Мне было 12-13 лет, и мне стали сниться странные сны. Потом параллельно я стала терять сознание, и во время таких странных состояний у меня были галлюцинации, звуковые и визуальные. Не понятно, что это было. Похоже на шаманскую болезнь. И вот до 21 года меня «подглючивало», а потом сошло на нет. Тем не менее, какие-то мета-конструкции входов и проходов в другие пространства видимо остались. Для меня это началось тогда, в подростковый период.

— Как ты к этому относилась?

— Я считала себя особенной, и очень городилась собой. То есть это была такое активное поглаживание самооценки. В связи с этим у меня были проблемы со сверстниками – бойкоты и прочие истории. Такая Кассандра – она обычно не удобный персонаж. Здесь ничего нового не происходило. Все было логично и исторически закономерно. Родители были напуганы. Я вообще им дико благодарна за то, что они никогда мне не мешали заниматься тем, чем я занималась. Просто большое им спасибо за это. И даже в этой ситуации они ее выдержали и приняли в том формате, в котором она есть. Они не стали меня залечивать, хотя были возможности просто начать это лечить препаратами.

Они отвели меня к какой-то монголке, ее звали Светлана. И вот эта монголка до 21 года со мной занималась периодически. Занятия обычно выглядели очень странно. Либо это были получасовые молчания, либо она что-то рисовала. Она что-то срисовывала с меня, вырисовывала какие-то куски меня, я не знаю, что с ними потом было. Она рисовала какой-то рисунок и выбрасывала, и снова рисовала рисунок и снова выбрасывала. Такой был способ контакта. Она реально круто как-то читала поле другим способом, через рисование и вырисовывание вот этих полей. Я потом больше такого ни у кого не встречала. Может, я правда не интересовалась этими техниками. Потом она исчезла. Она много не говорила, у нее не было пророчеств и откровений, то есть она была тоже какая-то рациональная. Тем не менее, она говорила, что я буду заниматься тем же, чем и она. Она по образованию была врач. Я говорила, что нет, я не могу быть врачом, ведь у меня двойка по химии. (Смеется).

— Это поэтому ей доверили ребенка?

— Типа того. Хотя, я думаю, ей доверили ребенка не поэтому, а скорее потому, что родители были в отчаянии. А после ее работы они видели, что, по крайней мере, я перестала терять сознание. Видимо, это был хороший показатель. То есть, если это был бы православный священник, например, какой-то, и я перестала терять сознание, их бы тоже это устроило. Совершенно не обязательно было прибегать именно к буддистским каналам.

— А она была буддист?

— Она была буддист, она монголка. Монголо-бурятка. И она говорила о том, что я буду работать с людьми и делать то же самое, что делает она. Удивительно, что так оно и вышло. Хотя по химии у меня двойка, и медицинского образования у меня нет.

— И рисунки не свои а …

— Да, рисунки не свои, а тарошные.

— А как ты начала преподавать?

— Мне было 24 года, я работала в библиотеке. Я по первому образованию библиограф. Занималась библейскими изданиями. И Таро занималась параллельно. И однажды на меня каким-то образом вышли психологии из Всемирного Центра Взаимоотношений. Первая, боюсь соврать, тренинговая компания, которая появилась в России. Они попросили прочитать им курс по Таро, научить их Таро. Там была группа небольшая, человек 10 собралось. Это было очень ответственно, у меня был опыт публичных выступлений только в чтении докладов в аспирантуре, и практическая работа с Таро. То есть я никогда не теоретизировала на эту тему, а здесь мне нужно было дать теорию в первую очередь. Еще и в контексте Юнгианского анализа, о котором я читала только в статьях Юнга, но Юнгианский анализ не знала. Это смешно. И вот я как-то экстремально усваивала материал сама для себя, а потом его выдавала.

— Сказала «да»?

— Я сказала «да». Но вообще, знаешь, это какая-то моя привычка по жизни – говорю «да», даже когда я совершенно не понимаю, как это делать. Не готова с точки зрения обычной готовности. Но я рисковала, да.

Помню эту первую лекцию. Я подошла к аудитории, там была стеклянная стена, через которую вижу, что сидят эти люди и ждут. И в этот момент я говорю организатору, что я, наверное, не смогу, что я переоценила свою силу. Она кивает мне и говорит, что «да, я понимаю вас, все нормально, не переживайте», а затем разворачивает меня и толкает в дверь. И вот я очень ей благодарна за этот толчок, потому что, может быть, я сама тогда и не вошла бы, и не известно, как моя жизнь сложилась бы. Этого человека звали Лариса Велькович. Она была моим первым директором, когда я начала заниматься, по сути, своим делом. Этот человек вообще-то много мне дал в вопросах понимания отношений «я и деньги», понимания отношений «я и партнер». Ей на тот момент было столько же лет, сколько и мне сейчас, где-то в районе 40. Это были для меня очень сильные отношения. Вообще все люди, встречающиеся на пути, случайные и неслучайные, выстраивают его. Вот так я начала преподавать. Это был такой переход из православия в эзотерику.

— Сразу Таро?

— Да. Сразу Таро. Помимо того, что пришлось разобраться в Таро как в теории, мне пришлось осваивать Юнгианский анализ и астрологию в тот период. Потому что это все завязано. Мне пришлось осваивать Каббалу. Вот Каббалу, наверное, в меньшей степени из всего я чувствую, проживаю. Именно проживаю, потому что для меня освоение – это не про понимание, а про проживание.

— А ты ее брала у кого-то при какой-то передаче личной?

— Нет. Там были моменты личной передачи, то есть общение с людьми, но вот с Каббалой оно как-то не срослось. Каббалу я головой знаю, но я ее вообще никак не заякорила на тело и не чувствую. Не знаю почему. Хотя Таро с Каббалой в очень сильной связке. Ощущение, что я Таро вообще из другого места беру.

— Алена, ты все эти годы работала с людьми. А к кому ты приходила как клиент?

— У меня 10 лет личной терапии. Обычной классической личной терапии. За это время у меня было 4 психотерапевта, две женщины и два мужчины. Первым поводом для терапии было то, что я пошла на психфак, и мне казалось, что личная проработка – это правильно. Я и сейчас думаю, что это правильно. Итого 4 терапевта. Две женщины, понятно, работали про маму. А двое мужчин работали про папу. В какой-то момент я почувствовала себя счастливой. Произошла интеграция внутренних родителей, и после этого я оставила психотерапию. Последние год-полтора я живу без психотерапии. Всякие разные тренинги не в счет, как и всякие разные группы психотерапевтические, так как это все происходит параллельно. Вот такие форматы работы.

Расстановки пришли в мою жизнь 10 лет назад. Изначально мне метод не понравился. Он был совершенно директивный, и мне казалось, что кроме директивных фантазий расстановщика там больше и нет ничего.

— «Иди туда, поклонись и скажи…»

— Да. «Иди, поклонись туда, скажи… Мама, встань слева, потому что нельзя справа». Тогда расстановки были такие, это было второе поколение расстановщиков, и это был такой метод. Я не думала, что буду этим заниматься когда-нибудь, но однажды ко мне пришла клиентка, и я решила попробовать. Потому что запрос был очень «под метод». Я пробовала на тапочках, то есть на предметных якорях. И меня поразил результат. И после этого я стала работать на тапочках, потом на картах Таро, и пошла новая волна. Когда я стала пробовать в классике жанра на людях, мне казалось, что я работаю не так, и я скрывала свою работу от коллег. Делала закрытые группы, и если на мои группы приходили расстановщики, меня внутри «переколбашивало». Вот эта идея – понравиться социуму – она какая-то моя – для проработки видимо. Данная мне зачем-то. И вопрос «что скажет княгиня Марья Алексеевна» имел значение для меня. И сейчас, наверное, имеет, хоть и в меньшей степени, но я все равно с оглядкой работаю.

Потом я попала на семинар к Лене Веселаго, и оказалось, что есть и другие мастера, то есть это не я изобрела этот метод работы, все давно уже так работают, просто я сильно отстала от жизни. Мне кажется, Лена вообще занимается активным индульгированием. То есть она вот этот девиз «ДА, МОЖНО» раздает всем, кому попало. И мне тоже попало. Мне тоже достался кусок «ДА, МОЖНО», и с тех пор я перестала, по крайней мере, прятаться. То есть я работаю открыто. Это можно называть расстановкой, или не расстановкой, можно называть полевой практикой. Наверное, самое правильное называть полевой практикой, потому что, конечно, от классики жанра расстановок это отличается.

— На твоем семинаре «Расстановки на Таро» я обратила внимание на то, как народ реагирует. Там была разная публика. Это в Москве. И я видела, как перекашивает тру

— тарологов от того, что это «неправильное Таро», и тру-расстановщиков от того, что там «неправильные расстановки».

— Да.

— Но в целом оно очень хорошо заходило.

— Знаешь, это же и есть «человек-мост». И мне кажется то, что я свой среди чужих, чужой среди своих. То есть я – и тем не товарищ, и этим не друг. И получается, что я могу что-то интегрировать и быть на границе. Вот эти пограничные работы у меня во всем: Таро и психология, расстановки и полевые практики, расстановки и Таро, шаманство и классический анализ. Совмещать несовместимые штуки – это наше все. Я очень люблю это дело.

— Как бывший химик, могу сказать, что самые интересные процессы и самые важные, катализ, например, происходят на границе разделов фаз.

— Да. Мне кажется, что там рождается что-то живое. Это про жизнь.

— Процессы там идут.

— Да, там идут процессы. Мне как-то это очень близко. Вот так я сейчас легализовала внутри себя шаманизм. Это оказалось важной частью жизни. И потому что у меня бабушка – из карелов. В Карелии, как мы с тобой кушаем, так они там шаманят. Это очень естественные и бытовые вещи.

— Это родная бабушка?

— Да. Которая меня воспитывала как раз, которая очень верующая, но при этом она хорошо совмещала молитвы Богородице и бытовую магию. Снимала боль, травки делала, и все у нее хорошо с этим было. Внутреннего противоречия никакого не возникало

— А вы жили в городе?

— Нет, мы жили загородом. Мы ходили часто в лес. Я очень хорошо помню, что, когда позже в моем лексиконе появилось слово «поле», то первое с чем оно ассоциировалось, это – бабушка, и то, что она делала. Я помню, мне было года 4-5, и она учила меня собирать грибы. Она говорила: «Стоишь на земле, вот чувствуй стопочками грибницу – здесь есть грибница. А сделай три шажочка влево – тут нет грибницы. Чувствуешь?» Я стопочками не чувствовала, но я чувствовала какими-то другим местом. То есть я сейчас понимаю, что она поле читала ногами. А я по-другому. Но я четко понимала, что тут есть грибница и можно искать грибы, а вот там грибницы нет и можно идти дальше. Вот этой чуйкой бабушка обладала, и каким-то образом мне ее передала. Я думаю, что такой мета-навык – это то, чем я работаю. Местом, «которым ищут грибы» карелы. И я думаю, что она кучу других штуковин передала, которых я не осознаю и не помню, но вот они перешли ко мне, в силу совместной жизни с бабушкой. Как-то так.

— А в социальной жизни у тебя не было «охоты на ведьм»?

— У меня были проблемы с психфаком. Меня собирались исключать. Мне предложили оставить обучение, скажем так, из-за Таро. Они узнали, что я практикую Таро, а там был очень православный декан (его уже нет в живых сейчас). Я сказала, что я уже год отучилась и совершенно не готова отказаться от диплома ради каких-то христианских амбиций. Вот такой был момент.

Нет, знаешь, мне везло! Более того, в официальных академических кругах, где я предлагала провести что-нибудь эдакое, например, психологическое Таро или показать шаманские расстановки, или еще что-то, мне говорили «да», как ни странно, и это было любопытно. Я не ожидала, что институт ИМАТОН согласится взять программу по психологическому Таро. Я не ожидала, что Гильдия психологов, психотерапевтов и тренеров согласится. Здорово! Мне казалось, что они рискуют. А может быть, и нет. Просто время меняется, и какие-то вещи интегрируются проще. Так что, я бы сказала, что нет, не было «охоты на ведьм». Может быть, я чего-то не знаю, не отслеживаю, но, по крайней мере, меня оно не касается.

— А как ты начала делать мероприятия? Фестивали?

— У меня какие-то способности организовывать людей. В какой-то момент я начала «вить свое гнездо». И первый проект был психологический клуб «Ноосфера». Я стала, что называется, собирать «своих», и делать какое-то свое пространство. Пространство в плане места, пространство в плане людей и круга общения. Вот уже 9 лет «Ноосфере». Сейчас это сообщество независимых специалистов, каждый занимается своим делом. Нет никакого объединяющего начала у нас уже. Нет такого, что мы делаем все вместе одно дело. А изначально так было.

— А это в принципе возможно?

— Возможно. Потому что мы именно под этим когда-то объединились. Причем, это были люди разного возраста, профессионального уровня и взглядов, но, тем не менее, это получалось. И было хорошо. Был хороший период рассвета, сейчас идет закат, но тоже вполне себе здоровый процесс.

Вот был такой первый проект… Много очень про «давать» есть в моих проектах. Это основа – желание давать что-то миру. Мы делали кучу бесплатных мероприятий. Дело не в том, что они бесплатные, а дело в том, что там вот это желание делиться, петь соловьем, даже если никто не слышит, было важным.

А потом меня пригласила коллега помочь ей организовать фестиваль тренингов личностного роста. У нас был первый опыт. Потом я стала делать свой проект. Это был сначала фестиваль практиков Таро. Здесь сыграло большую роль то, что я на границе методов нахожусь. А вообще в тарологической тусовке «человек человеку волк»: там очень сильная конкурентная борьба, все делят клиентов, все говорят, что только его метод правильный, и только он правильно читает Таро. Для меня это забавная такая история. Мне кажется, то, что я не играю в эту игру (может быть, играю в другие, но в эту не играю), дало возможность объединить таких людей. Мы все дружим и хотим делиться.

— А что с расстановочным фестивалем у тебя?

— У меня есть еще фестиваль по телесно-ориентированной терапии. На будущий год будет 5

— ый. Вот все эти наработки накопили критическую массу уверенности в организации. И к расстановочному фестивалю я подходила с большей серьезностью, с большей ответственностью, чем к другим. Потому что в Таро я точно «большая». В «телеске» я – наравне с другими «телесниками». А в расстановках – я точно «маленькая», по моему ощущению. Я не представляю никакую школу, я не могу сказать, что я закончила вот этот институт, и я к нему принадлежу. У меня нет чувства принадлежности или лояльности к какому-либо институту. Я не методист. Я не сделала ничего такого, что можно было бы поставить фигурой моей расстановочной деятельности. И опять же, это положение маленькой позволило объединить большие персоны. Директоров разных институтов, Питера и Москвы и других городов.

— Когда вы это замышляли все, у вас не было долгого стратегического планирования?

— Конечно, любой фестиваль замышляется с тем, что это будет ежегодный фестиваль. Это было и есть. Но никогда не знаешь, как оно пойдет. На самый первом фестивале, который я делала по Таро, было 40 человек участников. Не очень многочисленно. А на второй фестиваль Таро я с трудом набрала 30 человек. Сейчас он где-то собирает 100-130 человек, но он уже 6-ой фестиваль. Ну, опять же это не какие-то там тысячники, не огромные массовые мероприятия все-таки, а локальные проекты. Наверное, поле в 100-200 человек я держу нормально, а больше пока не держу. А может быть, объективно в Питере не столько людей, кому интересно профессиональное Таро. В основном конечно на эти фестивали приезжает Питер и Москва, и немного провинции, около 20%.

— А вы не делаете онлайн вещание?

— Не делаем, это довольно дорого и не окупает себя. Это такой вклад во вселенную, про который не понятно, нужен он вселенной или нет. Не рентабельно, и я не уверена, что это окупается даже не в смысле денег, а в смысле потребности людей. все-таки основа фестиваля – это живое общение. Это не только информация с мастер- классов, что, несомненно, важно, а общение в кругу единомышленников, близость своих. А трансляцией онлайн этого не передашь.

— Ну да. Зато у нас страна большая и до Питера доезжать не надо?

-то единственное, что я делаю онлайн, это какие-то вебинары или видеозаписи. Я публикую их бесплатно или продаю за какие-то деньги.

— Кстати, когда я видела твое видео в интернете, мне показалось, что тебя очень плохо видно через видеозаписи.

— Мне говорили, что другая я на видео. Видно кого-то другого.

— Был у тебя момент, когда ты, например, собрала людей на тот же фестиваль Таро или еще где-то в каком-то месте, и почувствовала себя среди таких же необычных?

— Нет. Фестиваль Таро – точно нет. Фестиваль расстановок – тоже точно нет. Мне кажется, что это, наверное, не очень возможно, потому что мы все очень разные, у нас у каждого свой какой-то трип. Просто из своего трипа мы можем общаться друг с другом, и это уже ценно. Вот как сейчас мы с тобой общаемся, это уже определенная ценность. То, что мы слышим часть того, что говорим. Что мы хотя бы частично можем озвучить то, что происходит, и донести это до другого.

— А ты сейчас с людьми работаешь так же? В индивидуальном и в групповом формате?

— Да, конечно. И в индивидуальной терапии и в группе, и с Таро. Все то же самое.

— Они как в расстановках приходят с какой-то работой и потом отваливаются, или ты их ведешь?

— Есть обычная классическая пролонгированная терапия. Такой интегративный подход. Я веду клиентов в ней максимум 3 года.

— А у тебя не было искушения после знакомства с серьезными полевыми практиками – не поблекла ли классика для тебя в том смысле что, когда ты видишь какие-то вещи, возникает искушение «быстро все исправить»?

— Не поблекла. И я знаю почему. У меня не было знакомства с полевыми практиками. У меня было узнавание того, что я раньше делала, и того, что бабушка делала. «О как это называется, оказывается!» Так было со всем, что связано с моим образованием в области полевых практик, будь то расстановки или шаманизм, – это практики называния вещей, как есть. Не открытие нового, а узнавание, как называется давно известное. Поэтому не поблекло. Я же не могу сказать, что я работаю в каком-то чисто классическом подходе. Я все-равно миксую кучу разных техник: от телесной терапии до гипноза и анализа Юнгианского. Все-равно это какой-то микс всего, чего только можно. Я стараюсь не работать в какой-то определенной технологии с клиентом, а подбирать для него ту технологию, которая, как мне кажется, для него более эффективна. Пробовать.

— Чувствовать, что нужно?

— Да. И в этом смысле это чисто полевая работа. Я расставляю технологии перед ним – она стоит или не стоит для конкретного человека? Поэтому одно не отменяет ничего другого, не отменяет и не противоречит. Все очень интегрировано, на мой вкус.

— В чем у тебя сейчас зона развития? Чему ты сейчас учишься?

— Хороший вопрос. Я иду в сторону развития прямого восприятия, однозначно туда. Но в общем нельзя сказать, что я когда-либо ходила в другую сторону. Если методически – это шаманские практики в первую очередь.

У меня никогда не было в жизни осознанной цели. Я училась на психфаке, но это не говорило о том, что я стремлюсь быть психологом. Я не знала, что будет через год. Оно как-то само срасталась. И вот сейчас тоже так. У меня нет цели.

— Я не говорю про цели. Я говорю про зону интересов.

— Зона интересов – это шаманизм. Это какие-то организационные проекты вот такого фестивального плана, то есть объединение разных людей и собирание мозаики. Эта социальная игра в мозаику мне очень нравится. Это написание текстов и выписывание из себя чего-то. Вот цель выписать из себя Таро, она еще бродит. Я думаю, я еще четвертую книжку сделаю по Таро, это точно.

— Как тебе это все дается? Книги, работа?

— Я первую книгу очень долго писала, 7 лет. И все казалось, что она не достаточно совершенна, пока я не разрешила себе то, что она будет несовершенна. Вторая книга шла легче, потому что я изначально не стремилась к совершенству, а старалась выдать максимум из себя энергии и информации.

— Первая — это какая?

— «Карты Таро в работе психолога».

— А это первая?

— Да.

— Она совершенна.

— Ну, вот видишь. Есть идея, когда я напишу четвертую, издать что-то под одной обложкой. То есть свести все книги в одну историю. И для меня это, наверное, точкой бы стало. Такая хорошая, красивая завершенность.

Еще сфера интересов касается исследований полевых. Я делаю лаборатории, и мы с коллегой их описываем. Она по профессии журналист и расстановщик, пишет статьи, и мы эти статьи редактируем, выдаем отчеты о лаборатории.

— Как ты это все умудряешься делать? Мне кажется, это очень много.

— Мне кажется, это не очень много. Я раньше очень много работала. У меня была гонка сильная по этому поводу. Казалось, что мне нужно за двоих успеть. Вот сейчас я как-то успокоилась. У меня была такая гонка: если за день не написано статьи, не придуман новый проект и не обработано 15 клиентов, то день прошел зря. Если я в отпуске третий день, то что-то не так в моей жизни. Такая тревожность не успеть была, на мой взгляд, довольно невротичная.

— Это круто. Ты производишь впечатление очень расслабленного человека с таким размеренным внутренним темпом.

— Сейчас – да. Я как-то вхожу в свою норму. Во-первых, у меня ушел вопрос выживания, который долгие годы был. На самом деле, слава богу, что он был, потому что, если бы не было этого вопроса, и я не думала о том, что буду кушать завтра, я бы не сделала кучу вещей. Видимо, на тот момент это была очень правильная мотивация. Сейчас эта мотивация ушла, и я делаю все потому, что мне просто интересно исследовать что-то. Я делаю кучу некоммерческих проектов, которые мне «по приколу». Но мне кажется, что, даже когда была гонка, я все-равно транслировала спокойствие, о котором ты говоришь. Это еще одна часть меня, которая такая балансная.

— А при этой гонке, ты умудрилась сохранить здоровье? Самочувствие?

— Ну, я чувствую себя на 40 лет. Я не чувствую себя на 16 лет. На мой взгляд, у меня все в порядке.

— В том смысле, что ты себя не загнала? Гнала, гнала, но, в общем выжила.

— Нет. Мне кажется у меня тушка вообще такая… очень любит жить. Вплоть до того, что когда я шла вдруг очевидно не туда и гнала больше, чем я могу выдержать, она просто сдавалась. Попадала в больницу или еще что-то. Правильно себя вела тушка и давала мне понять, наверное, что что-то не то. Сейчас все в порядке, все выдержано, и все живы.

— Сколько лет продолжался этот темп?

— Около 10 лет. Началось еще до «Ноосферы».

У меня сейчас очень хороший период в жизни. С одной стороны, это обусловлено возрастным кризисом – середина жизни, 40-летие. Я понимаю, что я вышла на вершину свою личную, потом будет плато и затем спад. И вот я сейчас на плато. Я четко вижу перспективу развития, и я понимаю, что это уже не вверх, это поддержание той творческой формы, которая есть. Это не значит, что не будет новых проектов, но они будут с той энергией, что у меня сейчас есть. И это дает такое хорошее, счастливое состояние внутри. Я вообще верю в возрастные кризисы. У меня они работают.

— Классическая психология говорит – значит надо верить.

— Кто-то верит в астрологию, кто-то в Таро, а кто-то в возрастные кризисы. Я верю в возрастные кризисы, хотя и занимаюсь Таро при этом.

— Алена, какие твои основные источники сил? Откуда ты черпаешь?

— Предки, однозначно. Первое и, может быть, центральное. У меня живы родители – это тоже очень мощный ресурс.

Отношения с людьми – тоже ресурс. Это – друзья. Но друзья не в плане, что у нас есть ожидание, что мы будем друг друга поддерживать. Не в этом смысле. А это друзья, как близость какая-то. Как свои люди, которые просто свои.

Это дом, как место где я живу. И мне важно, что это старый Питер – эти старые дома со страшными лестницами, с чудесными подворотнями и дворами, и этот скрипучий паркет, и эти голуби, которые летят в окно, и крики чаек. Вот эта атмосферность, когда я пью зеленый чай и слышу крики чаек, – это невероятно поддерживает. Это про ресурс однозначно.

— А как же природа?

— Да. Следующим пунктом я хотела сказать про лес.

Три места, где я дома – это Петроградская сторона, это лес в Петтяятви и, как это ни странно, Прага.

— У тебя есть какая-нибудь большая мечта? Даже не из серии целей, а вот некоторые картинки идеального мира?

— Знаешь, наверное, нет и никогда не было. Мне долгое время казалось, что это плохо. Все же люди мечтают. И вообще вся наша позитивная психология – терпеть ее не могу – она про это. Я никогда ни о чем не мечтала, и ничего у меня такого не было. Более того, у меня и цели-то, и те локальные. Хочу фестиваль — делаю фестиваль. Я в этом смысле проста, как две копейки. С одной стороны, я понимаю, что я – волевой и цельный человек, потому что у меня получается ставить цели и достигать. Но у меня нет глобальных каких-то историй, и все, что касается глобальной жизненной стратегии или жизненного пути, оно не от моей воли. И это меня скорее радует, что оно не «от меня», а «через меня».

— А желание отдавать и отдавать много? Оно у тебя такое же, как и в те годы, когда ты «гнала»?

— Нет, оно возникло еще раньше. Когда я рассказывала сказки детям маленьким под елкой. Когда мне было 10 лет, я выдумывала сказки, придумывала истории и выдавала их за какие-то относительно реальные вещи. Это были сказки про инопланетян, про высших существ, какие-то мистические истории. Я делаю сейчас ровно то же самое по факту. Я рассказываю сказки, которые считываю в полях, а они оказываются востребованными. Поэтому вот это желание быть передатчиком, давать что-то – оно очень раннее.

— А у тебя есть свой фан-клуб?

— Ты знаешь, мне хочется думать, что нет. Я понимаю, сколько я вложила в свой имидж, и я стараюсь его разрушать сейчас по мере возможностей и сил так же. Потому что меня, конечно, пугают эти гурические игры. Если заводится такой персонаж, который начинает делать это публично, то я с ним быстро разбираюсь и стараюсь поставить все точки над «i» .

— Мне кажется, у каждого практика такое есть. Рано или поздно приходит человек, который говорит «вы моя звезда и последняя надежда».

— Да. Я не могу сказать, что я не ведусь. Я не отказываюсь от таких людей, я их не исключаю. Но я стараюсь быть с ними честной. Говорить о том, что я чувствую при этом и насколько мне не комфортно, что он так делает. Конечно, пишут письма, пообщавшись лично или просто прочитав книгу. Это приятно. Не всегда за этим стоит какая-то идеализация, иногда это просто письма от адекватных людей, которые вовсе не фанатеют от меня. Мне это конечно больше нравится. Ну, это же очень просто – помогающего практика поставить на роль родителей – это первое искушение. Поэтому мне кажется с помогающими практиками это очень частая история.

— Алена, ты очень много отдаешь, учишь. У тебя есть круг своих учеников? Тех, кого ты можешь назвать своими учениками?

— Нет. Я думаю, что это вытекает из предыдущего. Потому что я не хочу, чтобы я была для кого-то внешним ресурсом. Мне кажется, это для меня тяжело. Для меня идеальный мой ученик – хотя я не называю их учениками, я называю их слушателями или студентами, – это тот, который пришел Солодилову послушал, пошел потом Молодова послушал, потом Юнга почитал. Который на своем собственном пути, и на этом пути встречаются какие-то фигуры на тот момент авторитетные, у которых он что-то берет. Какой-то вот такой вариант.

Я училась у Виктора Ананьева. У нас в Питере был такой очень известный психотерапевт, и, по сути, Питерская психотерапевтическая школа ассоциировалась с ним. Как-то раз я назвала его учителем, он ответил: «Возможно, у тебя есть учитель, но у меня нет учеников». Я сейчас понимаю, о чем он говорил.

— Тогда кого ты называешь учителями?

— Это те люди, которые были такими вехами на пути, и встреча с которыми меня развернула к чему-либо. Вот Ананьева я называла – это профессиональная веха. Лариса Велькович – хотя я у нее и не училась никакой методике, но для меня это была социальная веха. Это человек, который развернул меня в область моего дела. С Ириной Шевцовой мы делали первый фестиваль. Это тоже про учительство. Леонид Исеев, у которого я училась гештальту; с ним я впервые начала делать випассану – это классическая буддистская практика. Лена Веселаго – конечно. Она для меня, несомненно, авторитетна. Все эти люди не про бесспорность авторитета, не про фан-клуб, а про значимость и разворот к чему-то важному для меня. Знаковые встречи, скажем так.

— Как ты чувствуешь, будут ли у тебя те, кого ты назовешь учениками?

— Надеюсь, что нет. Не хотелось бы. Есть люди, от которых я бы хотела, чтобы они работали в моем методе. Но это не ученики, это скорее те, кому я хочу передать то, чем я сама не хочу больше заниматься. Продолжатели дела. Это касается некоторых практик Таро.

— То есть ты передаешь только способы работы? Передаешь ли ты еще свой подход?

— Наверное, да. Опять же я не могу сказать, что я довольна этим фактом. Я не люблю, когда люди вещают, я не люблю вещать сама, но я этим активно занимаюсь, к сожалению. И даже, если я буду как-то стараться не передавать свое мировоззрение, я все равно передаю его. В любом случае, это так. В этом смысле я мало того, что живая, так еще и социально-игривая. Я много говорю «Я». Даже в нашей беседе я все время говорю «Я». Можно говорить о себе, но при этом местоимение «Я» не будет выделяться, а у меня «Я» много. Там большое эго… Конечно, я передаю мировоззрение.

— Но люди приходят к тебе не только как к мастеру, но и как к личности.

— Знаешь, у меня есть все-равно какие-то идеалы товарища Будды. Он не транслировал личность свою. А я, конечно, транслирую личность помимо методики. Мне нравится моя личность сейчас. Конечно, я ее передаю.

— Да, у меня вопрос: а почему для тебя это неправильно?

— Я стремлюсь к некой нейтральности, наверное. Это стремление – оно очень далекое, и пока плохо связано с жизнью. А моя личность и мое самовосприятие у меня с жизнью связано. То есть я себе нравлюсь, я себя активно проявляю. Но у меня есть представление о том, что буддистская нейтральность – это хорошо. Я к этому вяло стремлюсь, но, видимо, очень вяло. (Смеется).

— А когда ты работаешь, ты нейтральная?

— Я стараюсь. И то, что Хеллингер называл «пустая середина», я стараюсь сотворить. Но я не помню, чтобы у меня получалось. Это не отменяет усилий, я все равно стараюсь, и мне кажется, что стараться – это правильно. И то, что оно не получается, в этом тоже есть какая-то верность. Я себя успокаиваю тем, что люди все резонансные, что не просто этот человек пришел на меня на такую. Иными словами, у меня есть самооправдание на этот счет. По поводу не

— нейтральности и субъективности.

— А творческий отпуск у тебя бывает?

— Творческий обязательно. Я уезжаю в Белоруссию каждый год. В лес, в санаторий. Обычно это происходит в мае или начале июня. И обычно я там пишу. То есть он именно творческий в смысле написания книг. Все мои книги написаны либо частично в Белоруссии, либо полностью там.

Потом я много путешествую. Это тоже можно назвать творческим отпуском. Мне нравится ходить по городам ногами. Мне нравится смотреть на город. Старые европейские города я очень люблю. Прага, понятно, вне конкуренции. Но есть еще куча интересных городков, по которым хорошо походить ногами, понюхать, прожить что-то.

— Какими видами искусства ты еще увлекаешься как творец?

— Я иногда рисую, но это, знаешь, бывает такими волнами. Вот сейчас, допустим, я не рисую. Волна на меня находит, и я рисую. Это просто зарисовки, и они не воплощаются в какие-то картины, в продукты. Еще я иногда пишу стихи, но это вообще неконтролируемая штука. Оно пишется, оно приходит – я записываю, и все. И может потом год ничего не приходить. Или несколько штук подряд прийти. Так на протяжении всей жизни, лет с 12-13, стихи сопровождают меня.

— Для тебя это творчество или труд?

— Это работа. Это творчество. Я не очень отделяю творчество от работы. Мне кажется, что это у меня от папы. Мой папа актер. Я помню, как он в детстве сказал, и я на всю жизнь запомнила. Он пришел домой усталый после спектакля, я была маленькая совсем. «Представляешь, – говорит, – я занимаюсь любимым делом, а мне за это еще и платят деньги. Представляешь?» И вот я это так запомнила. Для меня творчество, работа и удовольствие – это про одно и то же. Я совсем не понимаю, и для меня кажется ужасно неправильным такое хождение на работу, которая ради денег и не связана с твоим желанием делать что-то в этом мире. Для меня это очень дико. Мне кажется, что неправильность в этом какая-то большая есть для человека в целом.

— Фактически в твоей жизни не было периода, когда ты что-то сделала только ради зарплаты?

— Ты знаешь, я подрабатывала, когда училась. Фасовала таблетки на аптечном складе. Второй или третий курс был. Потом я работала курьером. Тоже, наверное, на последнем курсе института. Еще я работала кассиром, считала деньги. Мне было очень страшно, потому что я всегда боялась ошибиться. Я не внимательна, по крайней мере, в этом. И еще я работала в библиотеке и занималась каталогизацией. Каталогизация – тогда не было компьютеров, нужно было на карточках писать буквы правильным почерком. Так же как и со счетом денег, с правильным почерком у меня не здорово все. Я писала, как курица лапой. Тем не менее, мне доверили каталогизацию, и можно до сих пор отыскать карточки, написанные моей рукой.

Я занималась этим трудом, но он был такой, что я не страдала. Я даже находила в нем какой-то смысл. Наверное, это про медитацию, вот про что. Я очень хорошо помню, что в какой-то момент стала считать что-то парами и получать от этого невероятный кайф. В этом есть эпилептоидность какая-то. Однозначно, это психическое специфическое состояние, оно близко к медитативному. То есть, я хочу сказать, что это тоже про удовольствие.

— А какая-нибудь домашняя работа? Ты же ухаживаешь за домом?

— Я не люблю мыть и убирать. У меня домработница. Но мне нравится готовить. И для меня это творчество в чистом виде. Я не готовлю блюда, которые я знаю. Мой подход – «а что если смешать вот это и вон то, и что получится»? И так каждый день. Нет, есть какие-то ингредиенты, про которые я знаю, что это точно хорошо будет, и иногда я иду по простому пути. Но вот такой экспериментаторский путь на кухне для меня очень классный и интересный.

Наверное, да, вот так чтобы я мучилась на работе, у меня никогда не было. То есть даже если это были нудные работы, там был какой-то свой медитативный процесс, для меня на тот момент интересный.

— Счастливый человек.

— Да. Причем я еще и осознаю, что я счастливая. Это не просто со стороны мне говорят, но я еще и действительно себя реально так чувствую. То есть я это ценю, как счастье, такое проживание деятельности.

— Мы говорили про внешние ресурсы, а какие у тебя ресурсы внутренние? Один из пунктов – ощущение счастья. А еще?

— Творчество. Состояние исследователя, удивление и неверие, в хорошем смысле этого слова. Вот это то, что с Таро. «Ух ты, а это, оказывается, работает! А здесь совпадает! А уже, оказывается, 22 года совпадает!» И мне кажется, что пока я удивляюсь, оно работает. Мне кажется, это как-то завязано на результат. Такое вот мое непредвзятое отношение, оно как-то связано с результатом.

Ты знаешь, для меня телесность – это тоже про внутренний ресурс. Телесность – как ощущение себя внутри. То есть я почти всегда себя чувствую в теле. Даже если я чем-то увлечена сильно, я все равно чувствую, что там у меня внутри, как оно живет. Это про ощущение себя здесь. Заземленность.

— Это врожденное или наработанное?

— Я думаю, что, конечно, занимаясь телесно-ориентированной терапией, туда еще вложилась. Но базово это тоже было так. Я кинестетик по своему типу.

Еще, наверное, может, это громко прозвучит, но про веру в Бога. Это не имеет отношения к религии. Это про веру в большее, которое пронизывает все сущее. И самые сильные мистические состояния связаны с этим ощущением. В той или иной форме переживания.

— В чем твой основной двигатель? Это любопытство? Это желание? Это удовольствие? Счастье? То, что тебя крутит, что, что тебя заводит?

— «Желание» во мне больше всего отзывается из того, что ты сказала.

— Так если оглядываться назад, есть ли что-то, что ты сделала иначе или хотела, чтобы ты тогда что-то знала наперед?

— Знаешь, я сама себе этот вопрос часто задаю. Мне кажется, что такая штука должна обязательно быть. То ли я избегаю туда смотреть, в эту неудовлетворенность в прошлом. То ли ее действительно нет и нечего выдумывать… Наверное, я бы записала то, что рассказывали мои бабушки. Может быть, я бы съездила и поговорила с умирающим двоюродным дедом… Какие-то вещи про связь с предками и с фиксированием этой информации. Об этих вещах я сожалею. Но я не могу сказать, что это сильное сожаление. Мне было бы приятно иметь эту информацию. Не только в плане внутренней энергии, но еще и записанном виде.

— Кажется, ты бы это тоже раздала.

— Ну, это же для внутреннего пользования. Кому это интересно, кроме меня? Я вообще последняя в роду. На мне заканчивается линия, по крайней мере, отцовская. Поэтому эта информация совсем для меня только. Мне некому ее передать в плане потомков. Я не планирую детей в своей жизни, по крайней мере, осознанно.

Вообще с темой продолжения рода любопытно. Для меня это связано как-то с Бабой-Ягой и с тем, чем я занимаюсь. По крайней мере, это логично вплетается в мой образ жизни и мой образ деятельности. Моя бездетность.

— Ты, наверное, как исследователь старых текстов, должна знать про Бабу-Ягу, про ее истинный образ изначальный.

— Ну, да. Она – пограничница. Она живет между тем миром и этим. И у нее функция быть на границе. Она такой страж границы. Она сама наполовину мертвая – у нее костяная нога, она летает в ступе (в гробу). И то, что она делает с Иваном

— царевичем – мало того, что там есть сексуальный контекст – она посвящает юношу в мужество, и делает это через контакт со смертью. Она его обмывает, она кормит его пищей мертвых, он с ней спит. И это все делается для того, чтобы стать немножко мертвым. Она делает человека немножко мертвым, чтобы он смог пройти туда – в тридевятое царство – и вернуться обратно. В этом ее функция. И мне она очень отзывается. Моя деятельность, то, что я делаю в таком архетипическом смысле, – это как раз туда. По крайней мере, это довольно точное описание.

— Я помню, как в институте одна замечательная женщина с филфака нам читала лекцию про эволюцию образа Бабы

— Яги. Я ничего оттуда не помню, только помню свое потрясение, связанное с тем, что Баба

— Яга изначально это не старая, а молодая женщина, которая живет очень необычной жизнью.

— Этот образ – он такой странный. Это «панночка», она и старая, и молодая. И в Таро есть этот образ. Это Жрица. Она же Матерь мира, женщина без возраста. Она же девушка, которая ждет принца. Она же и старуха, которая справляет все ведьмовские обряды. То есть, там про игру с возрастом, зеркальность возрастов.

— Про безвременье.

— Да. Про безвременье.

— А сколько бы лет ты хотела бы прожить?

— Я хочу жить долго. Вот мне за 90 рисуются цифры. У меня вообще бабушки жили долго. Меня это ободряет. Мне кажется, что у меня есть шанс прожить долгую жизнь и умереть хорошей безболезненной смертью.

— Слушай, а до какого развития окружающего мира ты хотела бы дожить? Увидеть своими глазами? Или тебя не очень волнуют такие мысли?

— Да. Я боюсь, что это прозвучит очень эгоистично, но да. Я туда не смотрю вообще, как он там развивается. Конечно, мне осознанно хотелось бы, чтобы у нас цвели зеленые леса вокруг, но у меня нет этого ожидания. У меня есть такая иллюзия, что я могу создать свой маленький мирок. То есть, если мне что-то не понравится в большом мире, то я найду возможность создать домик у моря или у озера. Такие идеи. Тем более, я так делала с «Ноосферой» – это была попытка создать свой маленький мирок, и она удалась. У меня есть хороший сценарий, как это может быть. И в этом смысле большой мир меня мало волнует, в плане личного контакта. А в плане каких-то размышлений о жизни мира – я вообще не думаю в эту сторону. Мне близок афоризм: «Если вы хотите осчастливить весь мир, идите домой и любите свою семью».

— Может быть развитие этих практик? Которые твои? Ты же чувствуешь, что они сейчас в зоне бурного роста? Как мне кажется.

— Да. Они становятся называемыми. Но для меня этот рост связан не с тем, что появляется что-то новое или не с тем, что больше людей этим занимается. Нет. Они становятся называемыми, проявленными. Это позволяет нам какие-то вещи проговаривать, например. Или показывать и объяснять, что происходит. по-моему, раньше это нереально было. По крайней мере, сделать это на всеобщем языке. То есть можно было сделать на каком-то своем птичьем шаманском языке, что некоторые шаманы и делали. По крайней мере, есть описание этих практик, но там другой язык. Сейчас появляется общий язык, и можно это делать на общедоступном языке.

— А появилось ли больше понимания? Вот эта теоретическая база, она укрепляется?

— Да. Теоретическая и методическая. И пока это здоровый процесс. Наверное, когда-нибудь он станет не очень здоровым, потому что будет ограничивать живое. Как любая теория.

— По законам развития систем, наверное?

— Да. Все как-то идет своим путем.

****

— Я очень долгое время стеснялась вот такой своей биографии. С одной стороны она меня вдохновляла, ведь я такая особенная. Это лестно – быть особенной. А с другой стороны, мне было неловко. Я рисуюсь. И эта неловкость где-то сохранилась. Я не помню, чтобы я в таком объеме, как сейчас с тобой, с кем-то об этом беседовала. Я не то чтобы скрываю, я просто об этом не говорю. Мне неловко об этом говорить. О Светлане- монголке, о бабушке, о своем детстве. Мне кажется, эта неловкость не только про открытость и уязвимость. Она связана в первую очередь с тем, что я все время анализирую, где я лью воду на мельницу вот этой своей особенности, а где это про что-то настоящее. Мне хочется фильтровать такие вещи. А они уже не очень фильтруются, в силу того, что для меня самой, то о чем я рассказывала – это легенда. Было это или не было? С одной стороны, есть реальные события, о которых я помню, с другой стороны, есть внутренние события, которые я проживаю, и для меня это – моя реальность. Но возможно, она уже в чем-то легендарна и похожа на застывший кристалл…